Надо жить у моря, мама, надо делать, что нравится, и по возможности ничего не усложнять; это ведь только вопрос выбора, мама: месяцами пожирать себя за то, что не сделано, упущено и потрачено впустую — или решить, что оставшейся жизни как раз хватит на то, чтобы все успеть, и приняться за дело;век пилить ближнего своего за то, какое он тупое неповоротливое ничтожество — или начать хвалить за маленькие достиженьица и победки, чтобы он расцвел и почувствовал собственную нужность — раз ты все равно с ним, и любишь его, зачем портить кровь ему и себе?

Говорить «конечно, ты же бросишь меня», и воскликнуть торжествующе «так я и знала!», когда бросит, — или не думать об этом совсем, радоваться факту существования вместе, делать вместе глупости и открытия и не проедать в любимом человеке дыру по поводу того, что случится или не случится?

Всегда говорить «я не смогу», «глупо даже начинать» — или один раз наплевать на все и попробовать? И даже если не получится — изобрести другой способ и попробовать снова?

Считать любого, кто нравится тебе, заведомо мудаком и садистом, складывать руки на груди, язвить, ухмыляться, говорить «переубеди меня» — или один раз сдаться и сказать «слушай, я в ужасе от того, сколько власти ты имеешь надо мной, ты потрясающий, мне очень страшно, давай поговорим»?

Быть всегда уперто-правым, как говорит Алена, и всем в два хода давать понять, кто тут босс — и остаться в итоге в одиночестве, в обнимку со своей идиотской правотой — или один раз проглотить спесь, прийти мириться первым, сказать «я готов тебя выслушать, объясни мне, что происходит»? Раз уж ты все равно думаешь об этом днями напролет?

Быть гордым и обойденным судьбой, Никто-Меня-Не-Любит-2009 — или глубоко вдохнуть и попросить о помощи, когда нужна, — и получить помощь, что самое невероятное? Ненавидеть годами за то, как несправедливо обошлись с тобой — или, раз это так тебя мучает, один раз позвонить и спросить самым спокойным из голосов «слушай, я не могу понять, почему»?

Двадцать лет убиваться по ушедшей любви — или собрать волю в кулак, позволить себе заново доверяться, открываться, завязать отношения и быть счастливым? Во втором гораздо больше доблести, на мой взгляд, чем в первом, для первого вообще не требуется никаких душевных усилий.

Прочитать про себя мерзость и расстроиться на неделю — или пожать плечами и подумать, как тебе искренне жаль написавшего?

Страдать и считать, что мир это дрянная шутка Архитектора Матрицы, тыкать в свои шрамы как в ордена, грустно иронизировать насчет безнадежности своего положения — или начать признаваться себе в том, что вкусное — вкусно, теплое — согревает, красивое — заставляет глаз ликовать, хорошие — улыбаются, щедрые — готовы делиться, а не все это вместе издевка небесная, еще один способ тебя унизить?

..Господи, это так просто, мама, от этого такое хмельное ощущение всемогущества — не понимаю, почему это не всем так очевидно, как мне; все на свете просто вопрос выбора, не более того; не существует никаких заданностей, предопределенностей, недостижимых вершин; ты сам себе гвоздь в сапоге и дурная примета; это ты выбрал быть жалким, никчемным и одиноким — или счастливым и нужным, никто за тебя не решил, никто не способен за тебя решить, если ты против.

Если тебе удобнее думать так, чтобы ничего не предпринимать — живи как жил, только не смей жаловаться на обстоятельства — в мире, где люди покоряют Эвересты, записывают мультиплатиновые диски и берут осадой самых неприступных красавиц, будучи безвестными очкастыми клерками — у тебя нет права говорить, будто что-то даже в теории невозможно.

Да, для этого нужно иметь волю — нужно всего-то выбрать и быть верным своему выбору до конца; только-то. Вселенная гибкий и чуткий материал, из нее можно слепить хоть Пьяцца Маттеи, хоть район Солнцево — ты единственный, кто должен выбрать, что лепить.

Я считала, что это с любыми материальными вещами работает, только не с людьми; хочешь денег — будут, славы — обрушится, путешествий — только назначь маршрут; но события последних недель доказывают, мама, что с людьми такая же история, будь они трижды холодными скалами, колючими звездами — просто перестань считать их колючими звездами и один раз поговори, как с самим собой, живым, теплым и перепуганным — вот удивишься, как все изменится, преобразится, мама...

Автор: Вера Полозкова

Саня всегда был крепышом. С самого детства он не понаслышке был знаком с деревенским трудом. Для тех, кто не понимает, о чём идёт речь, можно объяснить по пальцам: это – тяжкая работа от зари до зари. Нужно наколоть дров, натаскать воды, а дальше - покосы на неудобной для посевов земле, встреча коровы. Интересно, кто из нынешних шестнадцатилетних акселератов смог бы, как он, за два дня вскопать десять соток огорода? Когда накладывал пластырь на сорванный с ладони мозоль, случайно услышал, как дед говорил отцу: «Ничего, дури в голове поубавится». Сашке часто доставалось от отца. Убежит, бывало, к реке, спрячется под лодкой и плачет злыми слезами: «Дай срок, батя. Вырасту – поквитаюсь».

Со временем желание отомстить переросло в увлечение спортом. Удивительно, но отцовский ремень всё же научил Саню любое дело доводить до конца, и к восемнадцати годам он был перворазрядником по боксу и тяжёлой атлетике. От уличных стычек никогда не увиливал – бил залётных парней, и сам не раз бывал избит. Потом была служба в армии. Больше всего запомнилась учебка сержантского состава, где Александру за полгода чётко разъяснили, что гордыня – это плохо. Через год после армии он женился. Для Саши семейная жизнь виделась хорошим средством покончить с походами по шлюхам (имелась такая страстишка). Спорт он не бросил, мало того, в течение восьми лет довольно серьёзно занимался карате. Троих гопников мог валить, даже не используя ноги.

На сторону от жены Саня всё же похаживал, и долгое время всё было нормально. Жена родила ему двух прекрасных девчонок, и семья, казалось бы, занимала первое место в его жизни. А что до блуда… Для непоседливой совести всегда имелась отговорка: это – свежая струя для наших отношений.

Хозяйственником Саша был хорошим: дома всегда было полно лесной клюквы и брусники. Пару раз он ходил на лося, вернувшись с хорошей добычей, да и бочка с вяленой рыбой никогда не бывала пустой. Но однажды… Отметив своё сорокалетие, Александр вдруг ощутил, что сердце его покрылось какой-то железной кольчугой, и сам он стал похож на каменно-деревянного истукана. Смерть близких, чья-то боль и горе – всё шло рикошетом, как от танковой брони. И слёзы жены стали привычными (женщина способна видеть сердцем – ты ведь не со мной сейчас).

А потом пришла беда. Залётные беспредельщики ограбили Сашин дом, попутно искалечив отца и дочерей. Был 1996 год – самый разгар лихих девяностых, судьи и адвокаты продавались в то время пачками. Кровь закипела, и Саня успел кое-кого отправить на длительное лечение. Затем был наряд ОМОНа, райотдел милиции, и такое избиение, после которого Саша дней пять мочился кровью. Но это было лишь прелюдией к четырём уголовным делам, возбуждённым против него: за нанесение тяжких телесных повреждений, за хранение холодного оружия (в гараже нашли охотничий нож), за торговлю краденым и за угрозу убийством.

Сашка не боялся сесть в тюрьму, потому что с детства был знаком с представителями уголовного мира. Вскоре с заманчивым предложением подоспели друзья: мол, тех, кто это сделал, привезём в гараж, и они твои. От тебя в благодарность потребуется сущий пустяк – поможешь барыг потрясти, а как всё правильно сделать – мы научим. Именно тогда Саня впервые в жизни услышал тихий голос внутри себя, говорящий: «Не делай этого». И совесть больше не желала слышать никаких оправданий… В общем, ноги сами привели его на исповедь, а в голове почему-то запечатлелось изображение молодого мужчины, вцепившегося в маленький кустик и сползающего в глубокую пропасть.

Больше всего Саша был горд тем, что получил от Господа слёзы раскаяния (ведь до полного скотства оставалось всего несколько шагов). Он плакал на похоронах отца, вручив Богу всю накопившуюся ярость. Через неделю пришлось лечь в больницу (гнев способен довести до внутреннего кровотечения).

Дальше всё сложилось так, как бывает только в кино: один из отморозков, заснув в гараже, отравился выхлопными газами, другой закончил свою жизнь в психиатрической лечебнице, остальные двое получили по десять лет строгого режима. Разумеется, большинство «товарищей» отвернулось от Александра - ты, мол, пудинг, а не мужчина. Но для него это уже не имело значения. А из счастливых глаз его жены текли уже совсем другие слёзы.

Сегодня Александр Сергеевич - вполне благополучный человек. Ему шестьдесят два года, и на десяти сотках огорода теперь возятся три внука и две внучки.

Истинное мужество – это простить того, кто пытался тебя убить и покалечить, доброе отношение к тому, кто питает к тебе ненависть. Думается, не они в том повинны, просто созрели плоды, когда-то посеянные тобой.

Как только Тамара с мужем привезли свою новорождённую дочь домой, старший брат малышки первым прибегал, чтобы принести ей известие о том, что маленькая Настя плачет, капризно хнычет или от неё исходит какой-то подозрительный запах: «Мама, ты срочно нужна. Манюня почему-то кричит». Или она на минутку ложилась на диван, отлично зная, что ребёнок вот-вот проснётся...

«Мама, ты можешь подойти? Мама, у меня не получается. Мама, а где…?» И служба спасения в лице Тамары очень быстро решала все вопросы. Это не учитывая того, что потребности новорождённой бледнели в сравнении с потребностями подрастающего пацанёнка и почти двухметрового мужа, который в некоторых бытовых мелочах походил на беспомощного мальчишку.

Кому-то нужно подкрепиться, у кого-то не успевают заживать коленки, кто-то никогда не может подобрать одинаковые носки, кому-то нужно постричь чёлку, купить новый журнал, вытереть нос, десятки раз за день обнять, придумать новую историю на ночь, поцеловать. Но однажды внутри себя Тома ощутила нечто, похожее на электрический разряд: они нуждаются во мне. Не в каком-то другом человеке во всей Вселенной. Они нуждаются в своей маме.

Только приняв тот факт, что материнство исключает возможность везде успеть, Тамара смогла нащупать своё место в жизни и обрести душевный покой в этой безумной гонке под названием жизнь. По прошествии некоторого времени, напоминая эффект второго шара в одну бильярдную лузу, пришло осознание того, что быть мамой – её обязанность, большое преимущество и великая честь. Третьим шаром была готовность в любое время суток оказаться там, где она нужна.

Слово «мама» означало для Томы то, что она в три часа ночи уложила дочку спать после очередного кормления, а через полчаса её двухлетнему сыну приснился страшный сон. Это значило, что иногда она выживала на крепком зелёном чае и на том, что оставалось на детских тарелках после обеда. В этом понятии были скрыты её многолетние молитвы о том, чтобы Господь прикоснулся к сердцу её мужа, и тот, наконец, стал настоящим мужчиной и отцом. Тамара, не задумываясь, ставила нужды своей семьи выше собственных. Слово «мама» не только приносило боль всему её телу, но и переполняло сердце любовью.

Иногда Тома ловит себя на мысли, что когда-нибудь неминуемо наступит день, который перечеркнёт всю её прошлую жизнь. В этот день её дети перестанут в ней нуждаться. Разбежавшись в разные стороны, они примутся строить собственную жизнь.

Разумеется, муж убеждает её в том, что дети будут частыми гостями в их доме. А Тамаре кажется, что, скорее всего, эта уверенность нужна ему самому. Конечно, Настя и Богдан будут навещать своих постаревших родителей, но её руки уже никогда не станут крышей над их головами, а поцелуи – исцеляющим бальзамом. В прихожей больше не будут стоять ботинки и сапожки, которые надо вымыть и высушить, а на полках в шкафу воцарится идеальный порядок. И мечтать о передышке Томе больше не придётся, ведь стирка и уборка привычно останутся за мужем, да и на кухне возни станет намного меньше. Но она убеждена в том, что её сердцу будет очень не хватать двух тоненьких голосков, зовущих: «Мама, ты скоро?»

И теперь Тамаре видятся очаровательными эти ночные кормления в небольшой детской. Комната представляется ей сандаловым гнездом, расположенным на ветвях могучего дуба. Они с маленькой Настюшей наблюдают, как снаружи тихо падают снежинки, а белый заяц, пугливо оглядываясь по сторонам, обгрызает кору молодого дерева. Уставившись на косого, Настя принимается с причмокиванием сосать большой палец, расставшись с этой привычкой лишь на пороге школы. Только Тома и её маленькая девочка, в соседних домах-деревьях ещё не горит свет. Им игриво подмигивает бледная луна, а по стенам комнаты тени танцуют танго. Тамара теснее прижимает к себе дочь, укачивая её, и мурлыча под нос какую-то песенку. Женщина измучена, но знает, что после короткого сна это пройдёт. Ведь она нужна своей дочери. Придёт время, и Тома будет всю ночь спать без задних ног. Настанет пора, и она, обновляя страницу в своём стареньком планшете, будет с тихой грустью вспоминать о безмятежных ночах в детской.

Может ли Тамара получать удовольствие оттого, что в ней нуждаются? Изредка – вне всякого сомнения, но чаще всего это сильно утомляет. Иногда выматывает душу. Но ведь далеко не каждое мгновение может принести наслаждение. Бог сотворил Тому мамой, и она хотела материнства прежде, чем смогла это осознать.

Прошло около трёх лет, и за пару выходных её муж был близок к шоковому состоянию оттого, насколько часто их малышня щебетала: «Мама, мамочка, мамусик!» - «Они всегда так делают?» - поинтересовался он, не скрывая страха и жалости. – «Да, с утра до вечера, и так семь дней в неделю. Моя работа посложнее твоей будет» - ответила Тома, улыбнувшись так, как умеет лишь она – опустив вниз кончики губ.

Около часа ночи она услышала тихие шаги маленьких ног. Муж был в суточной смене, а особенности походки детей Тома различала даже глухой ночью. Это был Богдан. Она лежала, чуть дыша, ожидая, что же будет дальше. Через пару секунд нос сына предательски засопел:

- Мама!

- Мама! – голос Богдана стал немного громче.

- Что, сынок?

Постояв ещё немного, он почесал затылок и прошептал:

- Я тебя очень люблю!

И всё. Он ушёл так же тихо, как и пришёл.

Когда-то этот мальчик вырастет и станет мужчиной. Увы, что-то, чему нет объяснения, не позволит ему больше прошептать Тамаре такие прекрасные слова в столь неурочное время. Она будет слышать лишь звуки ночного города, пытаясь отвоевать одеяло у спящего мужа. И этот эпизод врежется в память так же, как все годы, когда её дети нуждались в ней, что было так изнурительно, но скоротечно.

Глупо мечтать о том, что в один прекрасный день жить станет проще. Возможно, некие трудности останутся в прошлом, но лучше, чем сегодня, никогда не будет. Сегодня, когда Тома, водрузив на носик очки, подсчитывает, сколько нужно денег на детские нужды. Сегодня, когда она чувствует себя на верху блаженства от маленьких ручек, обнимающих её. В своё время у неё будет классный педикюр, и она сможет несколько часов в день посвящать салону красоты. Как-то раз она сможет вернуть себя себе. Но сегодня Тома полностью отдаёт себя родным людям, она очень устаёт, но её так любят, без неё не могут жить, и по этой причине она опять поднимается и идёт. В ней нуждаются.